Андрей Максимов: Партии застряли в девяностых
В продолжение дискуссии о текущем состоянии партийно-политической системы политолог, эксперт Центра ПРИСП Арсений Беленький побеседовал с председателем комиссии по территориальному развитию и местному самоуправлению Общественной палаты РФ Андреем Максимовым о том, что мешает низовым неформальным движениям выходить в политическое поле, сможет ли Россия стать мировым лидером в некоторых аспектах развития политсистемы, и что вообще ждет партии в ближайшие годы.
Максимов Андрей Николаевич — кандидат юридических наук.
В 1998-2004 гг. инициировал создание в Ульяновской области ряда некоммерческих организаций, был организатором первой в регионе бесплатной правовой консультации и юридической клиники, центров помощи беженцам и переселенцам, призывникам и военнослужащим, возглавлял региональную коалицию некоммерческих организаций «Гражданская инициатива».
С 2004 по 2007 годы был председателем городской избирательной комиссии в Ульяновске, параллельно с 2005 года работал в Правительстве Ульяновской области, возглавлял департамент развития местного самоуправления.
В 2007-2012 гг. – эксперт и руководитель проектов Института современного развития, в том числе, выступал координатором самого крупного исследования российской муниципальной практики в период действия Федерального закона от 06.10.2003г. №131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации».
С 2012 г. – эксперт Комитета гражданских инициатив, руководитель и куратор проектов Фонда Кудрина по поддержке гражданских инициатив «Муниципальная карта России: точки роста», «Выборы в России: независимый аудит», «Независимый суд как основа экономического роста».
С 2017 года — председатель комиссии Общественной палаты России по территориальному развитию и местному самоуправлению.
Андрей Николаевич, как бы Вы охарактеризовали текущую ситуацию в партийной сфере?
На мой взгляд, партийная система сейчас находится в инерционно-кризисном состоянии. По большому счёту, это можно характеризовать как стагнацию с убывающей силой действия. На протяжении не одного десятилетия всего постсоветского периода (если не считать первые 3-5 лет) функционирует система, при которой 4-5 партий являются основными, ключевыми. И уже практически 15 лет прошло с тех пор, как такого рода конструкция окончательно сформировалась. К сожалению, все партии явно теряют свои позиции. Речь идёт как о парламентских, так и о непарламентских партиях. Все они в значительной степени застряли в 90-х годах и в начале нулевых. Во многом это связано с кризисом лидерства, со старением лидеров, с невозможностью обрести, найти внутри себя новые, яркие фигуры, которые заменят действующих, стареющих (даже чисто физически) лидеров. С одной стороны, процессы омоложения идут во всех политических партиях, например: в КПРФ или, особенно, в ЛДПР они очень заметны. Во фракции ЛДПР, насколько я понимаю, несколько членов думских комитетов — не старше 35 лет. У КПРФ бывший лидер молодёжного крыла партии вполне рассматривался в качестве возможного кандидата в президенты от партии. Поэтому кадровые лифты для более молодых политических лидеров существуют, и процессы кадровой ротации в партиях идут. Но проблемой является то, что ни в КПРФ, ни в «Справедливой России», ни в ЛДПР не обнаруживается относительно молодых людей, которые могут безболезненно или, может быть, с некоторым усилением возглавить партию вместо Геннадия Зюганова, Сергея Миронова и Владимира Жириновского. То же самое можно сказать про «Яблоко». Отсутствие таких более молодых претендентов на первые роли, наверное, критически значимо для дальнейшего развития политических партий.
А можно ли говорить об устаревании, связанном с идеологией? Я говорю о том, что партии просто больше не попадают в идеологические запросы избирателя? Огромная масса избирателей остаётся не представленной именно по идеологическим соображениям.
Я бы говорил здесь не об идеологическом старении, а шире — о некотором политическом старении. В плане идеологического старения партийно-программной составляющей, функционирования самого института политических партий то, что происходит сегодня в России, является отражением мирового тренда. Можно сказать, что практически все ключевые партии, которые представлены в парламентах западных стран (и не только), проходят очень похожий процесс. Мы понимаем, что со своей спецификой. В условиях потребительского, информационного общества привязка людей к очень чётким идеологическим ценностям становится всё менее значимой. На Западе социал-демократические, лейбористские, трудовые партии были достаточно чётко привязаны к профсоюзному движению по идеологии. В постиндустриальную эпоху этот идеологический концептум в значительной степени потерял свою актуальность. То же самое можно сказать и о консервативных и либеральных партиях. На Западе консервативные ценности тех людей, которые были ориентированы, скорее, на традицию патриархального общества, поменялись; ими стали востребованы антиммиграционные слоганы. В современном мире, где практически всё перемешивается, идеологический выбор лежит отчасти в плоскости «глобализация — антиглобализация». И пройти эту дихотомию, оказывается, не способны многие традиционные консервативные и либеральные партии в западном обществе.
У нас же несколько другая ситуация. Коммунистическая идеология всё-таки морально устарела. Все же мы видим привлекательным не столько коммунистическую идеологию, сколько воспоминание о прошлых днях. Поскольку эти воспоминания становятся всё более отдалёнными, их нужно освежать чем-то более, может быть, интересным, актуальным для нынешней повестки. А это у наших левых партий не очень получается. Повторюсь, что социал-демократическая идеология жёстко привязана к профсоюзному рабочему движению. Поскольку в нашей стране такового на протяжении последних 100 лет не существовало, то говорить о «Справедливой России» как о социал-демократической или социалистической партии, наверное, невозможно.
А что касается правой повестки?
Опять-таки правая идеология никогда не существовала, не была привязана в России к конкретным социальным группам. Так же, как и социал-демократическая идеология не была привязана к рабочему движению, так и правое либеральное движение в России не соединилось с движением, например, малых предпринимателей. Эти движения в достаточной степени не оказались столь сильны и организованны, как в странах Западной или Центральной Европы. Пока всё, что мы видим, — это то, что либерально-демократические партии (не ЛДПР, а правые либеральные) претендуют на социал-либеральную нишу. Те внесистемные политические проекты, которые существуют сегодня, пытаясь отбирать повестку, политическое пространство у системных партий, в большей степени носят лидерский характер. Неважно, идёт ли разговор об Алексее Навальном, Ксении Собчак, Дмитрии Гудкове, — они вбирают в себя идеи очень разного профиля. В основу медийного успеха кладутся в большей степени эмоциональные идеи, предложения, которые вызывают живой отклик, не будучи привязанными к традиционному делению на правых или левых. Очевидный пример — антикоррупционная повестка Навального. Именно она положена во главу угла уже на протяжении нескольких лет. Важна сама идея противостояния, оппозиции, а не ценности свободы или демократического участия; последние в данном случае являются вторичными.
На протяжении последних 10 лет можно фиксировать рост так называемого низового активизма. Есть ли шанс у низовых неформальных движений выйти в политическое поле?
Я думаю, что такого рода шансы существуют, но у них есть серьёзные ограничения. Во-первых, этими ограничениями являются сложности в регистрации партии, в выдвижении непарламентской партией кандидатов на выборах. Второе — для того, чтобы то или иное конкретное политическое движение городского активизма получило перспективы, оно должно пройти определённый путь, набрать такую силу, чтобы иметь влияние на умы значительного процента людей хотя бы на конкретной территории (при этом переигрывая повестку сугубо традиционно-политическую). Несмотря на активный рост гражданского движения, пока, в перспективе 1-2-3 лет, достаточной мощи у какого бы то ни было из этих движений, наверное, всё-таки не будет. И третье — это масштаб политического лидерства. Для того чтобы получить возможность набрать на выборах значительный процент голосов (в масштабе страны или территории), всё-таки необходимо, чтобы практически большинство избирателей знали лидера гражданского объединения как яркого политика. В этих условиях должны быть каналы коммуникации и лидер общенационального масштаба. В силу того, что в гражданских движениях нет тех ресурсов, которые сосредоточены в государственной системе, их кадровые ресурсы оказываются значительно слабее, ограниченнее, скромнее, нежели кадровые ресурсы корпоративного или государственного сектора. В этой связи достаточно сложно представить, что именно из гражданского движения (в течение ближайших нескольких лет) появятся лидеры первого порядка в общенациональном масштабе.
Если представить себе оптимальную партийную систему, оптимальное представительство партий в парламенте, на Ваш взгляд, о скольких партиях мы всё-таки должны говорить? Двухпартийная, четырёхпартийная, может быть, полуторапартийная система? Как Вам кажется, какой вариант был бы оптимален?
. Оптимальность обеспечивается или количеством, или готовностью людей деятельно поддержать тот или иной набор партийных проектов. Оптимальность может быть обеспечена и двумя партиями, если эти две партии вызывают готовность у 70-80% избирателей прийти на выборы. О некой недостаточности существующих партийных проектов говорит не то, что в парламенте представлены 4 партии или 2, или 7, а критерием достаточности существующих партий, представленных в парламенте, должна служить общая доля избирателей, которые пришли и проголосовали именно за эти партии. Грубо говоря, если 4 партии оставляют непокрытыми 40-50 % от общего корпуса избирателей, — это не свидетельствует об оптимальности партийной системы. А если бы эти же 4 партии обеспечили явку 90%, из которых 90% проголосовали бы именно за эти 4 партии, — это говорило бы о том, что все основные позиции в обществе представлены.
Какие институциональные изменения необходимы, чтобы предать немного другую значимость партийной системе? Может быть, создать условия для возникновения конкуренции? Может быть, необходимы изменения в законодательстве, самой избирательной системе?
Думаю, можно вести речь об упрощении процедур выдвижения, регистрации кандидата. Прежде всего, упрощения для непарламентских партий. Буквально за последний год (по разным подсчётам) только 7-9 политических партий прекратили своё существование. Сначала судом было ликвидировано 7 партий, ещё одна была ликвидирована не с первого раза. И ещё одна партия находится в процессе ликвидации. За последний год количество партий, которые участвуют в выборах, у нас сократилось с 72 до 64. И всего лишь две новые партии были зарегистрированы и получили право участия в выборах. Динамика здесь явно отрицательная. Наверное, та модель, которая существует сегодня, недостаточна для того, чтобы партийные проекты, скажем так, росли, вырастали. В то же время различие между механизмом выдвижения парламентских и непарламентских партий тоже должны существовать. Предшествующая модель, при которой условия участия в выборах для практически всех партий оказывались одинаковыми, явно была диспропорциональной. Мне кажется, в этой сфере может лежать палочка-выручалочка, которая оживляет партийную систему.
Если говорить о судьбе «Единой России» до и после 2024 года: что будет с партией, будет ли она трансформироваться или останется партией власти? Какова её судьба?
Здесь мы тоже не имеем общей логики с политическими процессами в других государствах. Только здесь нужно проводить параллели не столько с современной Европой, а сколько с Японией, Южной Кореей, Италией, Мексикой в период после Второй мировой войны и до 90-х годов прошлого века. В период таких политических трансформаций, когда демократический потенциал ещё в достаточной степени не накоплен в обществе или государстве, система доминантной партии была и остаётся достаточно распространенной. По большому счёту, «Единая Россия» имеет в существующей политической системе схожую роль с теми партиями, которые доминировали в этих странах. С другой стороны, в этих государствах на протяжении 50-60 послевоенных лет как раз и шли по пути социальных и политических трансформаций к формированию среднего класса, накоплению опыта участия граждан в конкурентной политике — переход к многопартийной системе произошёл в конце прошлого столетия. Мы этот путь можем пройти несколько иначе. Мы существуем в поставторитарную эпоху не более 27 лет. Это немного для того, чтобы сформировалась действительно конкурентная политика. А ещё мы живём в совершенно иное время — в период быстрых социальных трансформаций. Факторы, определяющие политику стран, могут быстро терять свои позиции при изменении экономической конъюнктуры. В этой связи предугадать партийную конфигурацию после 2024 года сейчас практически невозможно. Кроме того, рейтинг «Единой России» в большей степени зависит не от идеологических, организационных или кадровых изменений внутри партии, а не в меньшей степени привязан к динамике поддержки президента и правительства.
Вы упомянули политические процессы, которые происходили в ряде стран в период после Второй мировой войны до 90-х годов прошлого века. По вашим ощущениям, развитие нашей партийной системы будет носить «догоняющий» характер?
Современный мир так быстро меняется, что мы просто не можем угадать, что будет через 10 или 20 лет. Если мы говорим о трансформациях, связанных, например, с появлением электронного правительства, электронных систем коммуникации, то мы здесь опять-таки находимся не позади, а в чём-то и впереди многих европейских стран. У нас больше, чем во многих странах Запада мобильных устройств на душу населения. У нас не хуже, а порой даже лучше представлен Интернет, тот же вай-фай в общественных местах. У нас количество времени, которое граждане проводят в социальных сетях, более чем значительно. В этих условиях мы можем быть в некотором смысле и пионерами во внедрении электронных механизмов в принятии решений. К тому же практика показывает, что здесь лидерами необязательно являются именно те страны, которые преуспели в развитии своих социально-политических систем. По электронному правительству на протяжении не одного десятилетия очевидным лидером была Эстония, которая ступила на путь демократического развития практически параллельно с нами. Сегодня таковым лидером, скорее всего, является Сингапур, который на данный момент, как и мы, имеет доминантную партию. Так же и в партийной системе: необязательно движения российской партийной системы будут носить догоняющий характер, — могут быть некие достаточно серьёзные национальные особенности. Я бы здесь говорил о том, что наше развитие не будет в стороне от глобальных трендов, но в их силе и скорости проявления мы можем быть не только позади, но и где-то впереди европейских или азиатских стран.
