СКВЕРная история: интернет и локальные протесты
В Екатеринбурге конфликта вокруг строительства храма святой Екатерины в сквере, расколовшего общество, можно было бы избежать. Как отметил глава ОП РФ Валерий Фадеев, возникновению проблемы способствовало то, что соответствующие решения принимались «келейно». Свою роль сыграло и то, что инициаторы проекта не сочли нужным донести до жителей мысль о том, почему строительство храма можно признать уместным и нужным. Однако развитие конфликта было предопределено и иными факторами. Местные власти не уделили должного внимания интересу жителей к проблеме. Были упущены возможности, связанные с альтернативным наполнением информационной среды, которое позволило бы трансформировать общественное мнение.
Просчеты в действиях местных чиновников были вскрыты на научной основе, при помощи оригинальной методики изучения информации в Интернете, которую разработал политолог, эксперт Центра ПРИСП Арсений Беленький. О результатах проведенных изысканий он рассказал в беседе с политологом, ведущим аналитиком Фонда защиты национальных ценностей, экспертом Центра ПРИСП Николаем Пономаревым.
Не могли бы Вы тезисно изложить основные выводы Вашего исследования?
Мы пришли к следующим выводам. Из-за недальновидности региональных и муниципальных властей, а также людей, планировавших построить храм на территории сквера, конфликт из локальной, районной проблемы (все-таки строительство храма мешало преимущественно людям, живущим поблизости и узкой прослойке городских активистов) превратился сначала в общегородскую проблему, а затем даже вышел на федеральный уровень. Жители порядка 28 регионов Российской Федерации довольно пристально наблюдали за этим конфликтом. И есть приблизительно десяток регионов и крупных городов, где жители живо интересовались конфликтом и его развитием. В первую очередь это, конечно, Екатеринбург, Москва и Санкт-Петербург. Также большой интерес был выявлен в Челябинске, Новосибирске, Нижнем Новгороде, Самаре, Краснодаре, Ростове-на-Дону и Перми.
Наше исследование показало, что еще 13 мая люди не знали, о каком сквере идет речь. В первую очередь они искали информацию о том, что за сквер, что за храм. И, натыкаясь в Интернете преимущественно на онлайн-трансляции противостояния жителей, полиции и строителей, начинали сопереживать протестующим и поддерживать их, не будучи при этом осведомленными о деталях происходящего. Жители Екатеринбурга в большинстве своем про строительство храма, про ситуацию со сквером не знали, либо были знакомы с информацией очень поверхностно. Что это за храм, зачем он нужен, что это за сквер, когда он появился, почему его защищают – этого почти никто не знал, и даже не интересовался этим до 13-го числа.
Вы исследовали процесс в достаточно глубокой ретроспективе, изучили количество запросов, связанных с протестами и митингами, начиная с 2017 г. и заканчивая моментом протестов в Екатеринбурге. И Вы использовали для сравнения еще две переменные, помимо выступлений в Екатеринбурге. Это протесты в Ингушетии и так называемые «мусорные митинги». В связи с этим возник вопрос. В тот же период было зафиксировано несколько других эпизодов протестной активности. В качестве примера можно привести акции 26 марта 2017 г. и митинги протеста против пенсионной реформы. Но вы решили ограничиться лишь двумя переменными для сравнения. Почему?
Мы выбрали протесты, возникшие вокруг локальной проблематики, касающейся жителей определенных городов, как максимум – субъектов федерации. В первую очередь – конкретных городов. Те же мусорные протесты в Московской области изначально касались конкретных муниципалитетов. В ходе социологических опросов было зафиксировано, что проблема мусора волновала жителей Волоколамска. Но обитатели территорий, на которых крупные свалки отсутствовали, даже не знали о том, что происходит в Волоколамске. То есть мы взяли локальные по своему генезису протесты.
Протест в Ингушетии возник вокруг конкретного участка территории, в нем принимали участие местные жители. Сравнивать их с протестами, возникшими вокруг федеральной проблематики, таких вопросов, как пенсионная реформа, которая активно освещалась и бурно обсуждалась на федеральных телеканалах, во всех СМИ, оппозиционных и не оппозиционных, было бы не корректно. Мы взяли локальные проблемы: мусор (соответственно, протесты в Московской области и Шиес) и митинги в Ингушетии после принятия решения о пересмотре линии границы. По своей сути, протесты в Екатеринбурге также возникли из-за обострения локальной, муниципальной проблемы.
Что касается того, как произошел резкий рост интереса к ситуации в Екатеринбурге. Вы не пытались отследить, какие информационные площадки пытались особо активно продвинуть эту тему?
Наше исследование хорошо тем, что мы не занимались мониторингом медиа. Мы выяснили, где люди реально искали информацию об этих митингах. Это совершенно разные истории. Когда мы берем некий срез публикаций, не всегда известно, насколько они заинтересовали аудиторию. Но мы можем посмотреть, какие каналы распространения информации в первую очередь интересовали людей в связи с темой сквера. Из СМИ их интересовали в первую очередь городской портал Е1 и онлайн трансляции, которые были организованы различными СМИ или просто активистами либо рядовыми участниками протестов. Люди сами искали информацию, и в итоге сами получали ее из онлайн-трансляций в Интернете, фото- и видеорепортажей и, через информационный портал Е1. В данном случае мы говорим именно про жителей Екатеринбурга.
Накануне вспышки интереса к теме, были ли выявлены признаки, указывавшие на грядущий кризис? Можно ли было предсказать его на основе изучения активности пользователей?
Можно было и предсказать, и понять, что нужно делать. И к 13-му мая в несколько раз (и это заметно на графиках) вырос интерес к теме сквера (что за сквер, где он находится). Несколько тысяч человек постоянно просматривали информацию об этом. В дальнейшем в Интернете они как раз наталкивались на онлайн-трансляции, на фоторепортажи активистов, и уже немного разобравшись, в чем заключается проблема, начали искать информацию о том, как пройти к этому скверу, как проходят протесты и т.д. До 13-го мая мы видим рост интереса, фиксируем, что люди пытаются разобраться в теме, а после 13-го десятки тысяч интересующихся начинают пристально следить за развитием событий.
Мы могли понять, что интерес к теме растет, и спрогнозировать, что она вызовет некий ажиотаж. И мы могли правильно наполнить информационную среду. Не тушить, не замалчивать проблему, или позитивно рассказывать о храме, или просто давать информацию в объективном ключе, а не сосредотачивать внимание исключительно на протестах. Это позволило бы скорректировать общественное мнение и уровень поддержки протестов. В реальности происходило следующее. До 13-го мая (а я почти уверен, что и после 13-го мая) большинство жителей Екатеринбурга не понимали суть конфликта, и не имели четкого мнения по вопросу, нужен ли храм или нет. У них есть некое мнение относительно того, что хорошо и что плохо. Но, поскольку их жизни это глубоко не касается, они довольно поверхностно формировали свою позицию. Они очень долго «входили в тему». Только к 13-му числу они начали правильно писать название сквера.
Вы не планируете на базе своей методики создать инструмент, который мог бы позволить прогнозировать всплески протестной активности?
Для того, чтобы отслеживать все протестные темы в масштабе страны, нужен «Большой брат» с соответствующим объемом информации. Мы планируем разработку инструмента, который позволит в случае оживления какой-то темы детально ее проанализировать и дать прогнозы по развитию этого сюжета. Следить за каждым человеком в Интернете – это, по крайней мере пока, утопическая идея. Если мы говорим о прикладном значении методики, о том, что мы можем сделать здесь и сейчас, то вполне реально создать и внедрить инструмент, который в случае оживления каких-либо вопросов позволит оперативно, в течение пары дней, оценить ситуацию и построить прогнозы относительно ее развития. Мы уже на завершающей стадии такого инструмента.
