Отсоединяется ли Россия от Запада: на фоне послания Путина

Политолог, эксперт Центра ПРИСП Николай Пономарев – об изоляционистских нотках в послании президента и возможности для России «отсоединиться» от Запада.

Послание президента Федеральному Собранию, как и ожидалось, стало основой для множества вариаций истолкования отдельных заявлений главы государства.

Так, авторы Telegram-канала «Россия в глобальной политике» выразили мнение, что послание Владимира Путина носит оборонительно-изоляционистский характер. «Никакого мироустройства, Запад в контексте «нас не тронь, и мы не тронем», незападный мир упоминается только как перспективные рынки и маршруты, никаких единомыслий и совместных актов – пишут они. – «Упор на саморазвитие, самодостаточность и, пользуясь термином из американо-китайского лексикона, полное «отсоединение» (decoupling) от Запада - культурное, этическое, политическое, финансово-экономическое. Без миссий вовне и намерения войти в другие сообщества. Перефразируя набившую оскомину цитату, «Россия сердится, но сосредотачивается».

Соответственно, российскому руководству приписывается намерение «не лезть в чужой сад, а разбить свой собственный, пусть и посреди джунглей».

И это поневоле ставит нас перед вопросом о том, возможно ли в принципе такое положение и занимала ли его Россия когда-либо. Что вынуждает обратиться к ее дореволюционной экономической истории («красный проект» все же никогда не был изоляционистским).
Железо по цене человека

Россия на протяжении большей части своей истории оставалась крайне бедной, с точки зрения ресурсообеспеченности, страной. И это объективно вынуждало ее встраиваться в чужие экономические и социокультурные проекты.

Ресурсный дефицит ярко проявляется на примере двух основных металлов – серебра и железа. Мы начали обеспечивать ими себя в должной мере лишь в XVIII в. Причем речь идет даже не о петровской эпохе.

Так, вплоть до середины восемнадцатого столетия в Российской империи в торговом обороте использовался ефимок – «творчески доработанный» иоахимсталер, монета из богемского серебра. Которую также использовали как источник благородного металла для чеканки копеек. Именно ефимок стал первой российской монетой, за которой был закреплен номинал в один рубль.
Почти маниакальное стремление всех российских правителей (до Екатерины II) к наращиванию экспорта меха было обусловлено именно дефицитом серебра. Шкурки пушного зверя использовали как суррогат валюты, позволяющий оплачивать как предметы роскоши, так и стратегический импорт – свинец, медь, олово, оружие и т.д.

Залежи железа на Восточноевропейской равнине были в силу чисто технологических факторов недоступны россиянам вплоть до XIX в. Добывать его в шахтах, подобно рудокопам Саксонии или Гарца, они не могли. Вплоть до эпохи Петра (т.е. начала активного промышленного освоения Урала) наши предки должны были довольствоваться лишь низкокачественными и относительно немногочисленными болотными рудами. И потому значительная часть железа ввозилась из Европы.

«Фряжские» купцы требовали в обмен дефицитное серебро или меха. И это, кстати, стало одной из главных причин того, почему древнерусский доспех примерно в XIV в. застыл в развитии по сравнению с западноевропейским: аномально высокая стоимость железа тормозила развитие технологий обработки металла. К началу XVII в. сабля из европейского железа стоила 5–7 рублей, при том, что цена на холопа составляла 3 – 5 рублей. А цена зерцального доспеха (который, мягко скажем, уступал по эффективности максимилиановским латам) могла колебаться от 50 до 1,5 тыс. рублей.

Землица недобрая и неугожая

Еще хуже все обстояло с самим базисом экономики – плодородной землей, основой аграрного производства. Климат и географическая специфика большей части территории как Киевской Руси, так и Московского царства мало благоприятствовали ведению сельского хозяйства. Только в XV в.в. России произошел массовый переход к трехполью. И после этого прогресс в развитии агротехнологий в абсолютном большинстве хозяйств застыл вплоть до 1920-х г.г. Среди ученых существует неофициальное мнение, что для поступательного развития цивилизации сельское хозяйство должно обеспечивать ее урожаями на уровне сам-4. В России XVI в. этот показатель составлял сам-3. В 1795 г. урожайность зерновых хлебов фиксировали на уровне сам-2,7, в 1845 г. – сам-3,42, в 1895 г. – сам-5,04. Для сравнения: в Англии, Германии, Нидерландах в 1830-х гг. урожайность составляла сам-16.

Нет, имелись и вполне плодородные области на территории современного Черноземья. Но они прилегали вплотную к Великой Степи – зоной постоянной угрозы со стороны кочевников.

И здесь необходимо сделать ремарку, кочевник это уже в силу своего образа жизни – почти готовый воин. Он с раннего детства привыкает ездить на лошади и стрелять из лука, защищая стадо. Именно поэтому феномен женщины-воина в период античности и средневековья был в значимых масштабах распространен именно в кочевых сообществах. Мобилизационная способность кочевников была заметно выше, чем у их соседей-земледельцев.

Ситуацию усугубляло то, что с XV в. Крымское ханство (последняя вариация «врага из степи» для нашего государства) являлось вассалом Турции. Многие люди, далекие от истории, удивляются: почему огромная Россия так долго не могла победить небольшое царство Гиреев? Ответ прост. Во-первых, за спиной крымских ханов стояла династия Османов. Численность одних лишь регулярных формирований турецкой армии на 1567 г. составляла 26,5 тыс. человек (из них 12,8 тыс. – прославленные янычары). Общая численность турецкого войска превышала 150 тыс. человек. При этом Россия на тот момент располагала армией численностью на уровне 40 – 60 тыс. человек. Что неудивительно, число подданых султана в 4 – 5 раз превышало численность населения России. Во-вторых, крымский хан сам мог выставить на поле боя, пусть и ценой максимальных усилий, до 40 тыс. воинов.

Даже в конце XVII в. Воронеж, Белгород, Сызрань и Ульяновск входили в систему укреплений, защищавших центральные районы России от набегов извне. Начать полноценное освоение этих районов Россия смогла лишь после начала упадка османской Турции, последующей ликвидации Крымского ханства и разделов Речи Посполитой.

Отсутствие развитой аграрной базы в сочетании с постоянной военной угрозой обусловило сравнительно низкие темпы технологического развития. И без того достаточно скудные излишки сельхозпродукции приходилось тратить в первую очередь на содержание военной машины. Что консервировало зависимость от интеллектуального импорта из Европы и подталкивало Россию к встраиванию в западный социокультурный проект.

Бородатые вестернизаторы

Помимо достаточно жесткой ресурсной зависимости от Европы, имела место и острая потребность в технологическом импорте. Начиная с Ивана III, московские государи прекрасно осознавали значение как пороховой революции в военном деле, так и иных технологических достижений Запада. Не случайно в центре Москвы до сих пор стоит типичный ломбардский замок, более известный как Кремль.
И последние Рюриковичи, и первые Романовы на московском престоле были вестернизаторами, которые проделали колоссальную работу, чтобы Россия могла буквально в последние минуты заскочить в вагон великих держав Нового времени. Именно они «трудом своим великим» заложили основы блистательного царствования Петра I.

И, как вполне очевидно, никто из них и не помышлял о саморазвитии, самодостаточности и, тем более, изоляционизме. И слава Богу. В противном случае Россию ждала бы участь цинского Китая, превратившегося в «пирог» для великих держав Европы.

Цена войны

После формального превращения России в империю она также не обрела полноценного потенциала к созданию автаркии. Как уже было сказано выше, она приблизилась к этому состоянию в конце XVIII в., после присоединения Крыма и правобережной Украины, а также освоения промышленных ресурсов Урала и Сибири.

Но этому помешали два отчасти взаимосвязанных обстоятельства.

С одной стороны, уже при Екатерине II Россия начала активно брать займы в Европе, в первую очередь – на финансирование войн. Попытки продолжить расширение территории империи, наряду со стремлением поучаствовать в удушении «гидры революции» в Европе неизменно приводили к тому, что России катастрофически не хватало денег на развитие уже имеющихся владений.

К концу правления Екатерины Великой ежегодный доход казны составлял 62 млн рублей, а долг империи европейским банкирам – 41,4 млн. На момент убийства Павла I долг вырос лишь до 62,6 млн, а доходы – до 76 млн.

Но Александр Благословенный путем долгих и упорных усилий к 1824 г. увеличил государственный долг до 107 млн рублей.

При этом все могло оказаться гораздо хуже. Например, союзники России в войне 1813-1814 гг. затребовали у нее компенсацию за поставленные продукты питания в размере 360 млн. Лишь титаническими усилиями Егора Канкрина цифру удалось уменьшить до 60 млн.
В 1854 г. государственный долг составлял 340 млн при доходах на уровне 260 млн. В 1881 г. размер долга достиг 2 млрд при 1,2 млрд доходов. До Первой мировой войны Россия по общему размеру государственного долга занимала второе место в мире, по величине внешнего долга – первое. Также империя Романовых занимала первую позицию в рейтинге ежегодных затрат на обслуживание внешнего долга.

Вплоть до правления Александра II львиная доля займов уходила либо на ведение войн, либо компенсацию их последствий.
И это не вызывает удивления. Например, в последний год Крымской войны дефицит государственного бюджета в 1856 г. вплотную приблизился к отметке 773 млн рублей серебром. Эта сумма в три с половиной раза превышала доходы империи. Поступления от прямых податей в 1852 – 1855 гг. уменьшились с 18,5 млн рублей до 14,9 млн. За время войны импорт машин в Россию сократился в 10 раз, экспорт хлеба (основного источника получения валюты) – в 13 раз.

Русско-турецкая война 1877-1878 гг. потребовала увеличения госдолга более чем на 26%. В итоге в 1881 г. на оплату долговых обязательств империи были направлены 34,3% доходов казны. При этом в 1876-1878 г.г. недоимки по крестьянским платежам выросли с 31,9 млн рублей до 35,5 млн. Война вынудила власти вводить новые пошлины, увеличивать старые и создавать новые акцизы.
Война с Японией и вовсе стала для России буквально золотой: в 1901 г. внешний долг империи составлял 2,4 млрд, в 1905 г. – уже 4,2 млрд.

Деньги на модернизацию

С другой стороны, достижение Россией некой автаркии в конце XVIII в. сделало невозможным начало промышленного переворота в Европе. Россия, как участник «концерта великих держав», не могла позволить себе игнорировать модернизацию. Политическая практика наглядно демонстрировала ее монархам цену экономической и технологической отсталости. Но даже для того, чтобы не дать флагманам научно-технического процесса увеличить отрыв от России, петербургская монархия должна была не просто прилагать колоссальные организационные усилия. Также необходимо было изыскать деньги для того, чтобы вновь, по примеру Петра, «поднять Россию на дыбы».

И эта задача также решалась за счет внешних займов. Что опять же исключало возможность автаркии и «самодостаточного развития».
К 1914 г. внешний долг России составлял уже 6,3 млрд рублей (из них 4,5 млрд приходились на госдолг) при наличии у казны дохода в размере 3,4 млрд. Около 80% внешнего долга приходились на долю таких кредиторов, как Великобритания и Франция. К 1917 г. внешний долг России вырос до 12,5 млрд рублей. Что сложно ассоциировать с политическим и социально-экономическим «отсоединением» от Запада.

«Россия сосредотачивается…вместе с Пруссией»

Существует мнение, что Россия на своем историческом пути все-таки достигла однажды состояния «обособленного развития» и концентрации на внутренней повестки. Его ассоциируют с первой половиной правления Александра II, когда после поражения в Крымской войне Россия «сосредотачивалась». И это – исторический миф.

Царь-освободитель, конечно, извлек многие уроки из ошибок своего отца. Однако попыток обособить свою империю, отказаться от внешних экспансионистских проектов или альянсов с иными великими державами с его стороны не наблюдалось. В 1858 г. Россия присоединяется к прочим великим державам в деле раздела Китая, присоединив к себе сначала Приамурье, а два года спустя – и Приморье. В 1860 г. российские войска разбивают армию кокандского хана у Узун-Агача, что знаменует собой начало завоевания Средней Азии и нового этапа конфликта с Британией на Среднем Востоке. Князь Барятинский завершил покорение Чечни, а генерал Евдокимов – Черкесии.

Россия не устранилась и от европейских проблем. В том числе и потому, что в Черном море, вопреки положениям Парижского трактата, периодически появлялись боевые корабли Британии и Франции, намекая русскому царю: «Помнишь про Севастополь? Можем повторить».

России, которая еще не оправилась от экономических последствий войны, не были нужны проблемы с Парижем и Лондоном. Но она была заинтересована во французских и британских инвестициях. Глава российского МИДа князь Горчаков нашел красивый выход из сложившейся ситуации в виде альянса с Пруссией. В кои то веки отечественная дипломатия сумела добиться того, чтобы европейская держава таскала для России каштаны из огня. В результате «сумрачный тевтонский гений» Бисмарк при помощи фон Роона и фон Мольтке сначала привел в чувство Австрию, а затем ощипал галльского петуха под Седаном. После чего Александр II «не двинув пушки, ни рубля» смог с чистой совестью известить великие державы об отказе соблюдать статью Парижского трактата о нейтрализации Черного моря.

Соответственно, в истории дореволюционной России мы не наблюдаем примеров упора на саморазвитие, самодостаточность, культурное, этическое, политическое, финансово-экономическое «отсоединение» от Запада без миссий вовне и намерения войти в другие сообщества.

В силу чисто экономических, климатических и географических факторов Россия была вынуждена тесным образом привязывать свои проекты развития к соседним центрам социокультурной и хозяйственной мощи, в первую очередь – к Европе. Российское государство с середины XV в. развивалось в рамках тренда вестернизации и сохраняло высокую степень технологической и экономической зависимости от «европейского ядра». Даже после острых конфронтаций с великими державами Европы она не замыкалась на внутреннем развитии, в том числе – в силу необходимости доступа к западным ресурсам для проведения собственной модернизации.

И если сейчас российские элиты и опробуют такую модель развития, то мы не найдем для нее аналогов в прошлом.